Все о Российско-Арцахской дружбе
— Константин, на днях Вы стали лауреатом Международной Отметины имени отца русского футуризма Давида Бурлюка и одновременно были приняты действительным членом Международной Академии Зауми. Расскажите, пожалуйста, поподробнее о премии и академии. Что означает эта премия лично для Вас?
— Я был очень рад узнать об этом от основателя Академии, замечательного поэта-авангардиста, любящего поэзию без деления её на "левую" и "правую" стороны, — Сергея Бирюкова. Если Вы читали мои стихи, Вы могли заметить, что сам я, конечно, весьма далёк от авангардного письма. Но среди поэтов, о которых я писал и пишу, есть авторы, близкие к авангарду, а иногда имеющие прямое к нему отношение, представляющие его — как, например, Илья Сельвинский, выдающийся, до сей поры не прочитанный поэт, создатель школы конструктивизма — одной из ярчайших страниц в истории русского модернизма. Мне было приятно, что некоторые мои сельвиноведческие и иные старания были замечены Академией, являющейся сгустком яркой научно-поэтичечкой мысли среди столь частого скучного стихо- и наукообразия современной литературы и её "ведения".
Отмечены были также мои переводы из Егише Чаренца (первая подборка вышла в этом году, в № 2 журнала "Литературная Армения", готовится также московская публикация). Чаренц — поэт мощного синтеза восточной и западной культур, это подлинный архаист-новатор, уверенно шедший от восточных редифов к столь ощутимой раскачке силлабического армянского стиха, когда в нём, скажем, начинали прорезываться немыслимые доселе женские рифмы...
Словом, я, конечно, готов повторить вслед за моим любимым Глебом Горбовским: "И я, завзятый классицист, / За процветанье авангарда!"
— Вы русский поэт, переводчик с армянского на русский, исследователь русской поэзии. Между тем, родившись в Москве, Вы с 2008 года живёте в Ереване, окончили факультет русской филологии Ереванского государственного университета. Что заставило Вас переехать на историческую родину и как Вы воспринимаете своё положение русского литератора в другой стране, вне русскоязычной творческой среды?
— Заставили — обстоятельства. Когда мы уезжали из России, мне было слишком мало лет для того, чтобы самому что-то решать. Такой вопрос встал уже по окончании школы, когда надо было решить, куда поступать, где учиться. В итоге я не поехал обратно в Москву, решив продолжать учёбу в Ереване, о чём нисколько не жалею. Я и сейчас её продолжаю — уже в качестве аспиранта в родном Ереванском государственном университете...
Но это всё — "внешние" биографические данные, переходя же в глубь, в судьбу, могу сегодня уже твёрдо сказать: судьбой моей стала русская поэзия. Она пришла, не спрашивая места жительства, наличия той или иной творческой "среды" и т.п. "Средой" моей стали библиотеки и букинистические магазины, семинарами — творения больших мастеров прошлого и настоящего, бесценное общение со старшими коллегами, а всё это естественным образом выплавляется в итоге в определённую культуру, школу. Я говорю об этом немного полемично, поскольку, на мой взгляд, в среде представителей современной "молодой поэзии" слишком много "тусовочного" рвения: всевозможные семинары, конкурсы, съезды молодых и т.п. Среда, среды, среде, средою, о среде... Как ни грустно, всё это часто бывает в ущерб общению с книгой и стихом. Но я отвлёкся…
К вопросу же о положении и самоощущении — я, как мог, сказал об этом в стихотворении "Две родины":
Россия и Армения... Две дали,
Две матери,
две жизни, две земли...
В Москве ли, в Ереване — я в печали:
На родине — от родины вдали.
В том чувствую судьбы первооснову,
Как двух народов равноправный сын,
Что русский я — по духу и по слову;
По крови, по рожденью — армянин...
— Можно сказать, что, несмотря на молодость, Вы уже обрели достаточную известность в литературных и читательских кругах, являетесь лауреатом нескольких литературных премий. В одной из публикаций Вас назвали "серьёзным приобретением современной русской поэзии". Что для Вас поэзия и каковы критерии "хорошего" и "плохого" в стихах — своих и чужих?
— Легче говорить о критериях, то есть не о тайне (поэзия), а о том, что называют "секретами мастерства" (стих). У каждого поэта в частностях — своё понимание мастерства, но в целом это понимание как раз и объединяет авторов-современников разных возрастов и поколений — по крайности, под каким-то знаменем: традиции ли, авангарда, а то и вовсе каких-то "актуальных" сиюминутных течений.
В разговоре о стихах спасительна принципиальность и губительна непримиримость. Они, на мой взгляд, ни в коем случае не должны соприкасаться. Принципиальность здесь — хороший забор, через который не перемахнёт ни один графоман, от "стихи.рушных" пользователей до различных "актуальных" представителей конъюнктуры. Но опасно, если этот забор станет башней непримиримости, не допускающей к поэту-читателю поэзии иной, далёкой от него эстетики. Истинный читатель поэзии, по моему глубокому убеждению, открыт всякой поэзии, если она — поэзия. Тут не должны быть помехой ни эстетические расхождения, ни тем паче — какие-то идеологические "несоответствия". Были бы стихи — стихами, был бы цельным мир поэта, была бы видна за словами поэтическая культура.
При соприкосновении с новым именем, с не известными тебе ранее стихами начинается всё с малого: с технической детали. Но часто этим и кончается. Что бы ни хотел сказать мне поэт, какую бы глубокую мысль ни пытался донести до моего сознания — если глаз мой, к примеру, зацепится за рифму вроде "глаза-назад", нам с этим поэтом не по пути. Исключения редки (их обычно тоже сразу чувствуешь и отделяешь от подтверждаемого ими правила). Слишком категорично? Может быть. Но это — лишь проявление той самой принципиальности, о которой я говорил, не более того. Потому что стиховая эклектика, упрощение задач — всегда шаг назад, а рифмующие так (кстати, сегодня — сплошь и рядом) отступают, ни много ни мало, на целый век, вступая в соревнование с ритмами, образами и сюжетами Маяковского, Пастернака, Сельвинского, Тихонова — заведомая игра на поражение. Я не оговорился: именно с ритмами и образами, а также темами и жанрами — поскольку рифмы, о которых я говорю, были органичны и новы тогда, в той стиховой атмосфере, но продержались в большой поэзии меньше двух десятилетий. А сегодня, в двадцатые годы нашего века, такие созвучия (уже — не рифмы) являются лишь свидетельством небрежности и неумелости использующего их. Это всего лишь один из примеров "критериев", но достаточно наглядный.
— Расскажите, пожалуйста, о Ваших ближайших жизненных и творческих планах.
— Жизненные планы почти всегда — планы творческие, вся жизненная "посевная" проходит обычно на этом поле — отсюда и ждём всходов. Если не говорить о новых готовящихся публикациях, главное моё ожидание — книга стихов, которая должна выйти в обозримом будущем. Одно дело — публикующиеся несколько лет кряду журнальные подборки, другое — книга, цельное объёмное высказывание за тот или иной период твоей стихотворной жизни. На первой книге в этом смысле лежит двойная ответственность: это "отчёт" не за очередные несколько лет, но и как бы — за всю прожитую к этому времени жизнь, не только стихотворную, но и "достиховую"; первые открытия жизни, первые проблески судьбы. Детство, поэзия, любовь, "родное далёкое"... Из всего этого, и ещё из многого другого, собирается первая книга.
В планах также небольшая книжка монографического типа о Глебе Горбовском. Раньше такие книги — в формате развёрнутого очерка творчества писателя — были, что называется, "в ходу", сейчас такой формат разговора о поэзии почти утерян, а жаль. Он, во всяком случае, рассчитан не только на узких специалистов, но и на читателей.
Планы с более "дальним прицелом" — продолжать исследование творчества И. Сельвинского для будущей книги о нём. Есть ещё идея издания однотомника поэта — где впервые лирика Сельвинского будет соседствовать с лучшими отрывками из большинства его эпических и драматических произведений.
Сюда прибавляются и некоторые переводческие проекты. Недавно я, например, закончил перевод книги современного армянского прозаика Арама Аветиса — вот, между прочим, "авангардное перо", писатель с обострённым чувством языка, в хорошем смысле "футуриствующий", не чуждый эпатажа, постоянно норовящий дать очередную, новую "пощёчину общественному вкусу". Проза его часто развивается по законам поэзии — с чем мне, переводчику преимущественно стихотворному, было вдвойне интересно работать. Вскорости, надеюсь, выйдет и эта книга.
А самые главные и желанные "планы" — это, конечно, новые стихи. Но их-то как раз и не запланируешь... Как сказано другим поэтом: "Дай выстрадать стихотворенье!" Как это происходит и кто "даёт" этому сбыться, — тайна. Но — ждём...
– Спасибо за интересное интервью, Константин. Желаю Вам новых разноплановых успехов!
Интервью вёл Ашот Бегларян
Добавить комментарий