Все о Российско-Арцахской дружбе
Валерий Леонидович Айрапетян – член Союза писателей России – представил на VI Международный литературный конкурс «Армянские мотивы»-2025 рассказ «Тепло», действие которого разворачивается в селе Арзакан Разданского района в 1992 году. Его произведение отражает важные исторические и человеческие темы, связанные с судьбами армянского народа в непростые годы.
Родился Валерий в 1980 году в Баку, однако в 1988 году, в связи с обострением карабахского конфликта, вынужден был вместе с семьёй бежать из Азербайджана в Армению. В течение пяти лет он жил в пансионате «Ануш» в селе Арзакан, что позволило ему впитать атмосферу и особенности жизни в периоды испытаний. С 1993 года Валерий живёт в России и прошёл долгий и разнообразный жизненный путь, окончив медицинское училище и университет имени А. С. Пушкина на факультете туризма. Работал в самых разных профессиях — от пастуха и грузчика до массажиста и гирудотерапевта, что обогатило его жизненный опыт и вдохновило на творчество.
Проза Валерия Айрапетяна публиковалась в известных литературных журналах, таких как «Октябрь», «Дружба народов», «Москва», «Урал», «Аврора», «Нева», а также в международных изданиях и сборниках. Его произведения переведены на множество языков — английский, армянский, китайский, итальянский, корейский, чеченский и другие, что говорит о широкой читательской аудитории и международном признании. Сейчас Валерий живёт и работает в Санкт-Петербурге, продолжая радовать своих читателей новыми литературными произведениями.
Вернемся к конкурсному произведению – рассказу «Тепло». Это проникновенная и очень честная история о семье, выживающей в жестоких условиях войны и лишений. Валерий мастерски передаёт атмосферу суровой зимы и тяжёлой жизни беженцев, воссоздавая при этом живой и эмоциональный портрет главного героя — юного рассказчика и его отца. Особое впечатление производит непростая, но настоящая любовь между сыном и отцом, которая раскрывается через повседневные заботы, усилия и жертвы старшего поколения ради будущего детей.
Очень тонко показано внутреннее взросление героя через осознание непростого характера и поступков отца, которые сначала кажутся непонятными или даже раздражающими, но постепенно обретают смысл и глубину. Символичным становится образ телячьих сердец — жертвы отца, который ради семьи готов терпеть боль и лишения, что трогает до самого сердца. Рассказ наполнен деталями и жизненными наблюдениями, которые помогают читателю прочувствовать всю горечь и одновременно нежность происходящего.
Валерий Айрапетян
ТЕПЛО
Рассказ
Подростком я не любил своего отца.
Не любил за частые замечания, за то, что заставлял подолгу корпеть над математикой, за то, что избегал мужских посиделок, что не пил и не курил, что подметал полы перед каждым приемом пищи, что был тихим и домашним. Идеалом мужчины мне виделся дерзкий, с сигаретой в зубах, крепыш, отпускающий веселые шутки, не переставая при этом быть опасным.
В то зимнее утро отец вошел в комнату, пересек ее и посмотрел в окно. Мело уже который день, снег все шел и шел, мороз только крепчал и, казалось, не будет конца этой зиме: вот началась она, но уже никогда не закончится.
Нам – беженцам из некогда братской республики – выделили в горном пансионате, не так давно еще принимавшем работников министерства промышленности, две комнаты, но печь стояла только в одной – в ней холодными зимами вся семья и собиралась.
Старшие сестры – Надя и Наташа – лежали и читали, я растапливал жестяную печь, бабушка – мать отца – сидела на полу и качала головой. Четырехлетний брат Арсен развлекал младшую сестру Ануш тем, что прыгал по кровати и строил рожи. Мама уже с месяц как отбыла в Москву на заработки: стояла на рынке, разведя – точно Христос над Рио – в стороны руки, с которых перепродавала блузки и спортивные костюмы, купленные у знакомой на оптовой базе. Полуторагодовалая Ануш очень скучала по маме и часто плакала, и мы по очереди ее утешали кто во что горазд.
– Да…вот тебе и солнечная Армения… – пробурчал отец, вглядываясь в метель, вставшую между ним и заснеженным ельником на пригорке.
На отце были старая кроличья шапка с проплешинами, в равной степени отливавшая бурым и фиолетовым, синяя синтетическая куртка, накинутая поверх потерявшего вид пальто, наброшенного в свою очередь на два свитера, футболку и майку, три пары брюк – сиреневые растянутые рейтузы, трикотажные штаны и синие брюки – единственная вещь, лишенная видимых изъянов. На ногах – бессменные ботинки фабрики «Скороход», купленные четырнадцать лет назад, еще в СССР, во время командировки в Ленинград. Собственно, это и был весь отцовский гардероб, вещь за вещью нанизанный на него, как на живой манекен. Остальные вещи отец распродалили обменял на еду еще осенью, когда иссякли все деньги и съестные запасы.
Мы только что позавтракали чаем из сушеных яблок, заев кипяток размоченными на дне кружек плодами. Данного рациона семья придерживалась уже вторую неделю, с того самого утра, когда бабушка – Бабо – замесила последний стакан муки. Обнадеживал ящик детской смеси для Анушки, раздобытый мамой через знакомую медсестру. Мы старались не думать о еде, не говорить о еде; какой-то неведомый инстинкт защищал нас от голодных разговоров. Отсутствие пищи осложнялось отсутствием электричества, воды, транспорта, телефонной связи. Мы – дети – жили верой, что вот кончится зима, а там пойдут в горах сочные травы, что приедет мама и увезет нас в Россию к тетке, что как-то все разрешится. Наши подрастающие тела равно как требовали пищи, так и не допускали сомнений в хорошем исходе любого дела. Мы были оптимистами в силу возраста и обстоятельств.
В тот момент, когда я приоткрыл дверцу печки и принялся накидывать на угли поленья, отец обернулся ко мне и заметил:
– Положи сразу вон ту половину пня, пусть тлеет.
– Пень на ночь, сейчас эти надо, – огрызнулся я в ответ, раздраженный советом по поводу деятельности, в которой считал себя докой.
– Ну, смотри, смотри… – в привычной для себя манере избегать спора уронил отец и двинулся к выходу.
– Пап, а ты куда? – спросила Надя, оторвавшись от залитых солнцем улиц Вероны, на которых враждовали два знатных семейства, просто и горячо проливая кровь друг друга.
– Да так… вечером приду, девочка… читай, читай… – отец редко называл нас по именам, чаще соответственно полу.
Перед самой дверью он вдруг остановился и принялся, почесывая нос, покачиваться. В минуты сомнений, мрачных раздумий, он имел привычку стоять на месте и слегка раскачиваться, нащупывая сильную и верную мысль, мог стоять так подолгу, словно ждал, пока все дурное и неопределенное пройдет мимо этого сосредоточенного молчания.
Спустя минуту отец встрепенулся, обвел нас взглядом и скрылся за дверью.
В середине дня, дождавшись, когда уймется метель, одевшись во все теплое и прихватив топор, вышел и я. До наступления сумерек оставалось пару часов, нужно было успеть найти в горах сухое дерево (гиблое, но не гнилое), срубить его и притащить домой. Охотников за сухим деревом было много, а за срез живого, или как говорили у нас – «мокрого», полагался штраф в виде конфискации топора – инструмента дефицитного, что могло серьезно осложнить и так непростую жизнь. Лесники гуляли вдоль пансионатов, бродили по горам, околачивались на мосту, выискивая нарушителей, по отношению к которым приговор выносился на месте и обжалованию не подлежал: отдавай топор, а дерево уноси с собой – обратно не прирастет и на дороге не к чему ему валяться. Заповедник, ничего не поделаешь. Приходилось быть внимательным, осмотрительным, забираться в гору повыше и идти строго по тропам, дабы не оступиться и не провалиться в овраг. Вокруг ни души, если что вывихнешь да сломаешь – кричи не кричи, а никто не услышит. Правда, за три года нашего здесь обитания, окрестные горы мне удалось изучить основательно. Я знал тропы, знал, где бьют ключи, где удобнее переходить быструю, бегущую с ледников, речку, где самые обильные травы и где собрать побольше маслят, знал, от какого дерева начинается этот овраг и куда он идет, знал опасные падины и буераки, которые нынче были замаскированы недельным снегопадом.
Знание наделяло меня ответственностью: добыча дров, сбор трав, кореньев и грибов входили в круг моих обязанностей, коими я очень дорожил и гордился.
Передо мной стояла большая белая гора, покрытая черным лесом. В центре ее лежала круглая поляна, почти голая, не считая редких кустарников, словно некто плохо выбрил кожу. Я назвал эту поляну «живот горы», гора же виделась мне усевшимся на восточный манер толстяком. Ближайший путь на гору лежал прямиком через реку. Летом я запросто перебегал ее по речным камням и валунам, сейчас же они покоились под толстенным слоем льда и были очень опасны. Прошлой зимой так погибла сестра моего одноклассника: поскользнулась на одном камне, ударилась головой о другой, и понесла речка девочку, точно щепку. Поэтому зимой и ранними весенними паводками приходилось идти на гору мостом.
Еще до снегопада я заприметил небольшое, в два человеческих роста, деревце, но не срубил его, потому как уже тащил на себе одно, да и останавливаться было жаль: потеряешь набранный темп схода и много сил потратишь, чтобы снова приладить ствол по плечу. Следовало дойти до «живота горы», по правому его краю подняться вверх до середины, затем взять немного правее, углубиться в чащу и там поискать.
Сугробы были огромны, ноги попеременно уходили по колено в снег, а перед тем, как взять правее в лес, провалился по пояс, но успел ухватиться за кустарник, им и спасся, вытянул себя. После повалился на снег и ощутил, как быстро устал, как обмяк, словно мышцы сразу обратились в вату, и только громкое подпрыгивающее сердце доказывало свою мясную природу. На сухофруктах, думалось мне, долго не протянем, скорее бы мама приехала. Захотелось пожалеть себя и расплакаться, но вспомнил о дереве. Неспешно поднялся, отряхнулся и полез дальше – вверх и вправо, ступая теперь осторожнее.
Немного пробравшись вглубь, засек знакомый, с раздвоенной верхушкой, околевший ствол без коры. Так и есть – стоит на месте, меня ждет. Отгрёб от подножия дерева снег (ближе к земле подрубишь – больше дерева унесешь), так что получилась снежная куртина, но не очень глубокая – в глубокую топор с размаху не войдет как надо. Укрепился ногами, поймал равновесие, послюнявил руки (в рукавицах топор соскальзывает) и попеременно принялся бить под острым углом – удар сверху, удар снизу – так глубже входит лезвие топора и откалываются крупные щепы, приближая сердцевину дерева. Затем пара ударов с обратной стороны и можно валить. Дерево трещит, хрустит, повизгивает и, наконец, валится. Обрубил крупные ветки, острые сучки, крепко засадил топор в основание ствола, сам ствол пристроил по центру тяжести на плече и понес вниз, ступая по своим же следам.
Как спустился, понял, что сил на рубку и колку не осталось. Так и ввалился в комнату с бревном наперевес к изумлению родных. Только Бабо не удивляется, а радуется бревну, теплу скрытому в нем улыбается. Втащил на балкон, чуть печную трубу не снес. Уже на балконе решил разрубить ствол надвое, чтоб не выпирал особо наружу.
В комнате разделся, умылся растопленным снегом и улегся на ковре у печки. Так и заснул. Очнулся от голода, но вспомнил, что есть нечего и снова закрыл глаза.
Был уже вечер, и снова слышалась метель.
Дети спали в углу, Бабо сидела напротив меня и дремала, сестры о чем-то шептались, сидя на кровати. Потом замолчали и они.
Ближе к полуночи отворилась дверь, в черном проеме которой показался отец. От него веяло холодом и добычей. Блики печного огня запорхали по его скулам розовыми бабочками. В руках он держал ведро, укрытое грубой тканью, и подрагивал.
– На, свари, девочка, – обратился он к Наде, старшей из нас, как обычно, без имени, лишь обозначив пол.
Голос отца звучал непривычно. Надя ловко приняла ведро, поставила возле печи и сдернула мешковину. Из ведра в разные стороны торчали багровые, вмерзшие друг в друга, мясные верхушки.
– Телячьи сердца, – ответил отец на наши вопрошающие взгляды. – На меня не варите. Я…я…не буду.
Вид у него был болезненный.
Надя поставила на печку кастрюлю с водой, обмыла сердца и накидала в нее пять штук – так, чтобы каждому по сердцу. Через час, не в силах больше терпеть одурманивающего запаха, я принялся чайной ложкой выгребать из кипящего бульона сердца, то и дело обжигаясь. Проснулся Арсен и завопил: «Мне тёже! Мне тёже!». Бабо, сославшись на пустую челюсть, сказала, что подождет пока разварятся. Раздал сестрам, отрезал кусок Арсену, выловил себе. С трудом удерживая горячее полусырое сердце, каждый из нас впивался в упругие мясные толщи со всей жадностью растущего организма, чувствуя, как сладостна жизнь, как прекрасна она на вкус.
Едва успев доесть, сестры и брат заснули. Борясь со сном, я впихнул в печь половину пня с волокнистой, сучковатой сердцевиной, после чего повалился на ковер и крепко забылся.
Только утром увидел дремавшего отца с распухшей небритой щекой, иногда он постанывал. Позже мы узнали, что отец снял со своих зубов четыре золотые коронки, одной расплатившись с зубным техником, а на три купив ведро сердец на районом рынке, что в пяти часах ходьбы от нашего обиталища.
Я стоял и смотрел на этого худого, уставшего человека, свернувшегося калачиком, страдающего от боли, вздрагивающего во сне, тихого и покорного своей судьбе. Я стоял и смотрел на своего отца.
На моего папу.
Напоминаем, что работы участников конкурса, набравшие наибольшее количество откликов
- на Telegram-канале ДИАЛОГа https://t.me/dialogorg
- на странице ДИАЛОГа в Дзен https://dzen.ru/dialogarmrus
получат Приз читательских симпатий конкурса. Если Вам понравились стихи, проголосуйте или поделитесь мнением.
Добавить комментарий